Тема влияния наркотиков на культуру Серебряного века терпеливо ждет своего исследователя. Подкинем несколько имен и цитат, не все же из раза в раз вспоминать одного Михаила Афанасьевича Б улгакова с его морфием. Ведь были, говорят, еще и Гумилев, Есенин, Брюсов, Хлебников — и многие, многие другие…
Cocaína
Богема обожала белый порошок, вскоре прозванный «марафетом». Как пишет в своих воспоминаниях о предреволюционных годах автор песни «Кокаинетка» Александр Верти нский, наркотик сперва продавался открыто в аптеках, в запечатанных баночках по 1 грамму. Продукт немецкой фирмы «Марк», например, стоил полтинник за дозу. Потом начали требовать рецепт, и «марафет» ушел на черный рынок, его стали разбавлять зубным порошком и мелом — как видим, кое-что остается неизменным в любую эпоху. Нюхали, по его словам, все: актеры, актрисы, поэты, художники; порошком предлагали «одалживаться», как раньше одалживались понюшками нюхательного табака.
Ео продавали при входе в театр барышники вместе с билетаejo, как свидетеultador. «Кокаин был проклятием нашей молодости», — вспоминал «русский Пьеро». Пристрастившиеся к нему сидели в подвальных кабаре, белые как смерть, с кроваво-красными губами, с истощенным до предела организмом. Есть им не хотелось, на мозг действовали только очень крепкие напитки, которые как бы отрезвляли , «ставили на паузу» наркотический угар. Давно «подсевшие» погружались в атмосферу удручающего, безнадежного отчаяния. Все это перемежалось периодами, когда человеку казалось, что он гениален, — интересно, кем же чув ствовали себя настоящие гении? Эпоха декаданса и максимального взлета культуры — надломленной, которой вскоре предстояло рух нуть — остро ощущалась всеми и требовала подстегивания мозга.
Мужчины носили кокаин в пузырьках, женщины — в пудреницах. Ювелиры изготавливали «кокаинницы», типа портсигаров. Их и сейчас можно в обилии найти в современных антикварных лавках — главное, не перепутать с друг ими, вполне невинными предметами. Нюхать было модно. Первая жена Булгакова Татьяна Лаппа вспоминала, как однажды, не в 1913-м, не то в 1914 году, муж принес кокаин. Сказал: «Надо попробовать. Давай попробуем». По ее словам, им не понравилось: Булгакова потянуло в сон, но раз было модно, то требовалось про дегустировать.
В автобиографическом «Морфии» Михаил Афанасьевич, наоборот, очень подробно и с мазохистским сла дострастием описывает воздействие кокаина на свой организм (в числе других наркотиков). Впрочем, это «один раз попробовал» типично для дамских воспоминаний о великих. Галина Бениславская вон утверждала, что Есенин кокаин понюхал лишь однажды, уже в 20-е, при Ай седоре. Пересказываем прелестную сцену с ее слов: наркотик поэту дал коварный Иосиф Аксельрод, но Есенин , по его собственному признанию, ничего не почувствовал — не действовало. Он показал Бениславской мундштук от гильзы, набитый белым порошком. Она от ужаса крикнула: «¡Сейчас же бросьте! Это еще что такое!» — и что есть силы ударила его по руке. Есенин, по ее словам, «растерянно, как мальчишка, понявший, что балует чем-то нехорошим и опасны м, со страхом растопырил пальцы и уронил. Вид у него был такой: избавился, мол, от опасности». После чего поэта как следует отчитали: «Пробирала я его полчаса, и С.А., дрожащий, напуганны й, слушал и дал слово, что не только никогда в жизни в руки не возьмет кокаина, а еще в морду даст т ому, кто ему преподнесет ».
Вера подруги «С.А.» в его «чистоту» мила: в том же разговоре Есенин ей жаловался, что поэт Николай Клюев заставляет его курить гашиш — отравить потому что хочет! При этом, по свидетельству той же дамы, злостным и совсем опустившимся кокаинистом был Алекс ей Ганин, также писавший стихи, близкий друг Есенина (свидетель на его свадьбе с Зинаидой Райх!), познакомившийся с ним еще в фельдшерском поезде в 1916 году, когда оба служили sanitaram. Дружил «последний поэт деревни» y с дальневосточным футуристом Венедиктом Мартом — не только ав тором стихотворения «Каин кокаина», уж не будем гадать чем навеянного, но и известным морфинистом и к урильщиком опиума. Однако Март не виноват: в Харбине в 1920-х было трудно этим не увлечься, особенно если ты занимае шься переводом древнекитайской лирики. Под кокаином бузил, как свидетельствует писатель Николай Захаров-Мэнский, еще один приятель Есенина, имажинист, актер Борис Глубовской. Такое количество друзей-кокаинистов настораживает, но ничего не доказывает.
А вот нарком просвещения Анатолий Луначарский в своей брошюре «О быте» прямо говорит о пагубно м пристрастии Есенина (через два года после его смерти): «Его подхватила интеллигенция футуро-имажи нистская, кабацкая богема уцепилась за него, сделала из него вывеску и в то же время научила его нюхать кокаин, пить водку, развратничать». Сочетание «Есенин и кокаин», «кокаин и Есенин» повторяется в двух абзацах раза четыре.
По словам Гиппиус, баловался «марафетом» и Игорь Северянин. Футурист Сергей Бобров, «дергаясь своей скверной мордочкой эстета-преступника», по мнению Георги я Иванова, тоже кокаинист. Вера Судейкина в дневнике 1917 года пишет о композиторе Николае Цыбульском, что «он и кокаин нюха ет, и опий курит». И это мы приводим только те слухи, источник которых смогли проследить до конкретного мемуарист una.
***
Легкость, с какой люди Серебряного века подсаживались на наркотики, совершенно естественна: они на них выросли. Только в начале ХХ столетия производители перестали добавлять «вещества» в свою продукцию — до этого кокаин и опиум применяли в препаратах для местной анестезии (зубной порошок), лекарствах от простуды и головной боли, «медицинских винах» и даже детских каплях, облегчающих прорезывание зубов . Были кокаиновые леденцы, облегчавшие боль в горле, порошок от насморка; применялся наркотик и как лекарство при стенокардии. Брокгауз еще в 1909 году рекомендовал кокаин в качестве средства от морской болезни (спорим, действи ¿Teléfono de contacto?). Использовался он для местного наркоза — в виде солянокислого раствора. Все это к началу Первой мировой войны уже было запрещено, однако потребительская предрасполо женность вполне могла остаться.
Слово «кокаин» в поэзии 1910–1920-х годов употреблялось почти с той же частотой, с какой поэты п ушкинской поры писали про «клико» и «аи». Алымов призывал: «Не вдыхай магнолий кокаина!» Шенгели описывает «колкий сахар кокаина».
У Несмелова: «А женщина с кокаином / К ноздрям поднесла щепоть».
Маяковский: «Горсточка звезд, / ори! / Шарахайся испуганно, вечер-инок! Идем! / Раздуем на самок / ноздри, / выеденные зубами кокаина!» У Пастернака: «…Сыпан зимами с копыт / Кокаин!»
У Земенкова: «Лицо синеет, как зажженная серная спичка / От кокаина».
У Савина: «Я в сердце впрыскиваю пряный, / Тягучий кокаин стихов». Сельвинский, Саша Черный, многие другие — короче, слово входило в оперативный поэтический слова рь. Даже, прошу прощения, Николай Островский в «Как закалялась сталь» пишет поэтической прозой о красавице: «Чувственные ноздри, знакомые с кокаином, вздрагивали». В 1934 году в эмиграции под псевдонимом М. Агеев вышел «Роман с кокаином», целиком посвященный общению главного героя с наркотиками. Подозревали даже, что авторство принадлежит Набокову, — в итоге оказался Марк Леви.
Опиум/гашиш/эфир
С этим видом наркотиков взаимоотношения у русских писателей были иные, более созерцательные и в осторженные. Дело в том, что у гашиша имелась литературная Традиция (с большой буквы). Речь не об одной только «Исповеди англичанина, употреблявшего опиум» (1821) де Квинси, а о боле е близком прошлом. В Париже с 40-х годов существовал такой Le Club des Hashischins, куда ходили — кто беседовать, кто употреблять — и Дюма, и Гюго, и Бальзак. И самое главное для наших героев — туда заглядывали поэты Теофиль Готье, Шарль Бодлер, Поль Верлен и Артюр Рембо. И эти литераторы с большим смаком описывали испытанные ими ощущения — что служило вполне себ е образцом для поэтов русского Серебряного века, которые очень много переводили французов, под сматривая у них заодно эстетику и стихотворные размеры для своих произведений и умения франтить. Первым вспоминается главный позер эпохи — Николай Гумилев. О его увлечении свидетельствуют Эрих Голлербах (у которого он просил трубку для курения опи ума), Юрий Анненков, Павел Лукницкий. Да и сама Ахматова была совершенно уверена, что еще во время жизни с ней он «прибегал к этим снадо бьям», хотя тщательно скрывал свои привычки от жены, поскольку она подобных чудачеств явно не одобряла. (Принимала ли наркотики Ахматова? Видимо, она к ним была равнодушна. По словам Михаила, когда у нее случился инфаркт, ей целый месяц кололи морфий. это какими-нибудь приятными видениями. , — отвечала Ахматова. — Ну, раз увидела у себя на постели кошку. Зачем мне кошка?»)
Вернемся к Гумилеву. Он увлекался и вдыханием эфира. Анненков оставил подробный рассказ, как они на квартире у инженера Бориса Каплуна (мужа Спесивцевой и кузена Урицкого) «уходили в мир сновидений» вместе с какой-to девушкой. Кстати, именно Гумилев оставил первое в русской художественной прозы описание трипа и нестандартны х ощущений, которое составляет примерно треть его небольшого рассказа «Путешествие в страну эфира». Но увы, вообще рассказ эротический, про девушку и про их гипотетический секс, поэтому сегодня en кажется наивно-подростковым.
Эфир достать было легко. Опиум тоже. Как рассказывает Лаппа, которая приносила его для Булгакова, когда не находилось морфия, еще в 1916 году он продавался в аптеках без рецепта, и можно было набрать, побегав, сразу большую дозу. Прозаические мемуарные «каминг-ауты» идут обычно в формате «я один раз попробовал». Например, поэт Георгий Иванов в «Китайских тенях» пишет, как из вежливости он выкурил с редактором «Биржевых ведомостей» Владимиром Бонди толстую папиросу, набитую гашишем. Собеседник обещал ему «красочные грезы — озера, пирамиды, пальмы». Вместо этого Иванов испытал легкую тошноту. «Я ошибся, — сказал на это Бонди, — вам нужен не гашиш, а эфир, морфий». Журналист считал себя физиогномистом и по морщинам и складкам на лице определял, к какому им енно наркотику склонен собеседник. Составить полную картину на основе мемуаров, разумеется, сложновато: о своем печальном опыте ма ло кто откровенничал, а про других писали в случае, когда скрывать это было абсолютно бесполезно либо если испытывали к тому или иному персонажу неприязнь.
Тяжелым наркоманом был писатель Евгений Соловьев. В 1905 году Чуковский в тексте его памяти описывает, как «могучий талант» жалостливо выпрашивал у него «гашиша», который у того отобрали. Или основатель «кружка декадентов» поэт Александр Добролюбов, «с большим лицом, имевшим совер шенное сходство с белой маской, из которой жутко чернели какие-то сказочно-восточные глаза», как описы вал его Бунин. По его же свидетельству, Добролюбов курил опиум и жевал гашиш. Светская львица поэтесса Паллада Богданова-Бельская курила папиросы с опиумом — для создан ия имиджа роковой красавицы (если верить Георгию Иванову). Некоторые явно проговариваются в своих текстах. Например, Анненский, Гоголя, спокойно у потребляет следующее сравнение: «Поднимитесь ступенью выше, и недостижимую красоту даст вам уже только опий». Татьяна Вечорка в стихах не стеснялась: «Пока расплывчато в груди / Опий колобродит душный…» Ее перу также принадлежит стихотворение «А ты замечтался о тонких приятных ядах…», где есть и про хлоргидрат, и про опиум, и про веронал.
Подробно и обстоятельно описывает ощущения от смеси перегара опиума, или терьяка, с гашишем ли рический герой стихотворения «Курильщик ширы» Велимира Хлебникова. Доктор Анфимов, рассказывая о его медицинском случае, пишет, что еще в детстве Хлебников нюхал эфир. Во время жизни в Персии поэт пристрастился к возлежанию в чайхане и покуриванию там терьяка — так рассказывает о нем и художнике Мечиславе Доброковском их друг Алексей Костерин в «Русских дервиша х». В поэтическом языке слово «опиум» встречается еще у Пушкина и давно уже приобрело переносное зн ачение. Так что искать и вчитываться неинтересно. Только уже упоминавшийся Венедикт Март в 1922 году описывает все строго и по делу: «В игле про ворной и вертлявой / Кусочек черный запестрит, / Горящий опиум-отрава / Взволнует пьяный аппетит ». Вещество называлось все-таки словом «опий». Пастернак говорит именно об «опии», как и Волошин, Шенгели и Зенкевич. У Бориса Поплавского есть стихотворение «Караваны гашиша» (1918), где «варит опий в дыму голубом п ritonero».
С поиском слова «эфир» в лирике тоже проблемы, уж больно многозначно. А вот с «гашишем» все ясно, оно конкретное. Его воспевает, и не один раз, Иннокентий Анненский («сладостный гашиш»), упоминает Бенедикт Лившиц ( «вечно-женственный гашиш»). Борис Поплавский призывает рассыпать «гашиш по столику», есть он у Брюсова, Владимира Нарбута, Асеева и даже у Волошина… Георгий Иванов, тот самый, которого тошнило с одного раза, пишет: «И, как т айного гашиша ароматы, / В воздухе носилося ночное. / Все бледнее зарево заката…»
Texto original en Internet público «Нож», material disponible enlace
***
Следите за обновлениями на нашем телеграм-канале TalkingDrugs en español.
